Неточные совпадения
Только
на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать
врагов, всегда
посылал сказать:"
Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо
идти сначала
на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки,
идти куда глаза глядят.
«Мой секундант? — сказал Евгений, —
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое;
Хоть человек он неизвестный,
Но уж, конечно, малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — «Начнем, пожалуй», —
Сказал Владимир. И
пошлиЗа мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
Благословенье ли
на победу над
врагом и потом веселый возврат
на отчизну с добычей и
славой,
на вечные песни бандуристам, или же?..
Феклуша. Это, матушка, враг-то из ненависти
на нас, что жизнь такую праведную ведем. А я, милая девушка, не вздорная, за мной этого греха нет. Один грех за мной есть точно; я сама знаю, что есть. Сладко поесть люблю. Ну, так что ж! По немощи моей Господь
посылает.
Вставай, поднимайся, эсдек-патриот,
Иди на врага-иноземца
И бей пролетария — немца.
У этой женщины впереди всего
шло уменье жить, управлять собой, держать в равновесии мысль с намерением, намерение с исполнением. Нельзя было застать ее неприготовленную, врасплох, как бдительного
врага, которого, когда ни подкараульте, всегда встретите устремленный
на вас, ожидающий взгляд.
Венчанный
славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он
шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он
шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный
враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и
идти на борьбу против старых
врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается
на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее
на другую дорогу.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не
на церковь
иду, Христу не
враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет
на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви
на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
— А вот мой личный
враг идет, — промолвил он, вдруг вернувшись ко мне, — видите этого толстого человека с бурым лицом и щетиной
на голове, вон что шапку сгреб в руку да по стенке пробирается и
на все стороны озирается, как волк?
Не было у нас ни обедов по подписке, ни тостов, ни адресов, ни просьб о разрешении
идти на брань с
врагом поголовно, с чадами и домочадцами.
Когда Власов видел, что
на него
идут люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал
врагов.
— Так! — отвечал он твердо и крепко. И рассказывал ей о людях, которые, желая добра народу, сеяли в нем правду, а за это
враги жизни ловили их, как зверей, сажали в тюрьмы,
посылали на каторгу…
Это, ваше благородие, всё
враги нашего отечества выдумали, чтоб нас как ни
на есть с колеи сбить. А за ними и наши туда же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный торговец никогда в экое дело не
пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по той причине, что это все одно, что против себя говорить.
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и
послать своему
врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное
на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и
на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные
враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его
славы осветить себя.
— Неси крест свой, Никита Романыч! — повторила Елена. —
Иди, куда
посылает тебя царь. Ты отказался вступить в опричнину, и совесть твоя чиста.
Иди же
на врагов земли Русской; а я не перестану молиться за нас обоих до последнего моего часа!
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что хочет
идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого царя. Снисходя, однако,
на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться
на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил
на смерть две тысячи триста человек за то, что они сдали
врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
— Так-с; стойте
на том, что все надо подобрать и подтянуть, и благословите судьбу, что она
послала вам Термосесова, да держитесь за него, как Иван Царевич за Серого Волка. Я вам удеру такой отчет, такое донесение вам сочиню, что
враги ваши, и те должны будут отдать вам честь и признают в вас административный гений.
— Скажи сардарю, — сказал он еще, — что моя семья в руках моего
врага; и до тех пор, пока семья моя в горах, я связан и не могу служить. Он убьет мою жену, убьет мать, убьет детей, если я прямо
пойду против него. Пусть только князь выручит мою семью, выменяет ее
на пленных, и тогда я или умру, или уничтожу Шамиля.
— И не думал; в голове не было! А ты от кого слышал? Раз как-то с языка сорвалось, вот и
пошло гулять мое слово. И отчего им Фома так не мил? Вот подожди, Сергей, я тебя познакомлю, — прибавил он, робко взглянув
на меня, как будто уже предчувствуя и во мне
врага Фоме Фомичу. — Это, брат, такой человек…
— Войдемте
на лестницу, — сказал он. — Я тоже
иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был
на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как
на врага.
Князь сразу решил
идти на крепость в тот же день и атаковать
врага в его укреплениях (История восстания Пугачева) (франц.).]
Поднял он себе
на плечи сиротинку-мальчика и снова
пошел стучаться под воротами,
пошел толкаться из угла в угол; где недельку проживет, где две — а больше его и не держали; в деревне то же, что в городах, — никто себе не
враг.
И настала тяжкая година,
Поглотила русичей чужбина,
Поднялась Обида от курганов
И вступила девой в край Троянов.
Крыльями лебяжьими всплеснула,
Дон и море оглашая криком,
Времена довольства пошатнула,
Возвестив о бедствии великом.
А князья дружин не собирают.
Не
идут войной
на супостата,
Малое великим называют
И куют крамолу брат
на брата.
А
враги на Русь несутся тучей,
И повсюду бедствие и горе.
Далеко ты, сокол наш могучий,
Птиц бия, ушел
на сине море!
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские луки
Тучу стрел
на русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые текут,
Пыль несется, поле покрывая.
Стяги плещут: половцы
идут!
С Дона, с моря с криками и с воем
Валит
враг, но, полон ратных сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и степь загородил.
Выхватив ножи из голенища,
Шли они
на полчища
врагов,
Чтоб отметить за наши пепелища.
По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая
на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались — не
идут ли
на приступ
враги?
— А ты — цыц! Заступник!.. Вот я те дам!.. — Отшвырнув сына в сторону, он ушёл в кузницу. Пашка встал
на ноги и, спотыкаясь, как слепой,
пошёл в тёмный угол двора. Илья отправился за ним, полный жалости к нему. В углу Пашка встал
на колени, упёрся лбом в забор и, держа руки
на ягодицах, стал выть ещё громче. Илье захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому
врагу, но он только спросил Пашку...
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело
пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением
враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю.
На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
При первом взгляде
на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал в нем, несмотря
на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время — певец любви, вина и
славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди
врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он не оставлял своей златострунной цевницы...
И сказала Девора: хорошо,
пойду с тобой, но не тебе будет
слава на сем пути, а в руки женщины предаст Господь
врага народа своего.
И
на том же самом месте, где списана песня Деворы, вечная книга уже начинает новую повесть: тут не десять тысяч мужей боятся
идти и зовут с собою женщину, а горсть в три сотни человек
идет и гонит несметный стан
врагов своих.
На возвратном пути из первого азовского похода, из степи, близ берегов Айдара, Петр
послал уже грамоту к цесарю римскому с известием, что он ополчался
на врагов христианства, но главной их крепости взять не мог, по недостатку оружия, снарядов, а всего более искусных инженеров.
Дело
шло о службе где-то в палате в губернии, о прокурорах и председателях, о кое-каких канцелярских интригах, о разврате души одного из повытчиков, о ревизоре, о внезапной перемене начальства, о том, как господин Голядкин-второй пострадал совершенно безвинно; о престарелой тетушке его, Пелагее Семеновне; о том, как он, по разным интригам
врагов своих, места лишился и пешком пришел в Петербург; о том, как он маялся и горе мыкал здесь, в Петербурге, как бесплодно долгое время места искал, прожился, исхарчился, жил чуть не
на улице, ел черствый хлеб и запивал его слезами своими, спал
на голом полу и, наконец, как кто-то из добрых людей взялся хлопотать о нем, рекомендовал и великодушно к новому месту пристроил.
— Да уж известно-с, что-с! Слухом земля, сударь, полнится. Знаем, сударь, мы все-с… конечно, с кем же греха не бывало. Только я вам скажу теперь, сударь, позвольте мне попросту, сударь, по-холопски сказать; уж коль теперь
на то
пошло, так уж я вам скажу, сударь: есть у вас
враг, — суперника вы, сударь, имеете, сильный суперник, вот-с…
Хотя снег, дождь и все то, чему даже имени не бывает, когда разыграется вьюга и хмара под петербургским ноябрьским небом, разом вдруг атаковали и без того убитого несчастиями господина Голядкина, не давая ему ни малейшей пощады и отдыха, пронимая его до костей, залепляя глаза, продувая со всех сторон, сбивая с пути и с последнего толка, хоть все это разом опрокинулось
на господина Голядкина, как бы нарочно сообщась и согласясь со всеми
врагами его отработать ему денек, вечерок и ночку
на славу, — несмотря
на все это, господин Голядкин остался почти нечувствителен к этому последнему доказательству гонения судьбы: так сильно потрясло и поразило его все происшедшее с ним несколько минут назад у господина статского советника Берендеева!
Я без умолку болтал о любви к отечеству — и в годину опасности жертвовал
на алтарь отечества чужие тела; я требовал, чтоб отечественный культ был объявлен обязательным, но лично навстречу
врагу не
шел, а нанимал за себя пропойца.
Идя по следу ласки, я видел, как она гонялась за мышью, как лазила в ее узенькую снеговую норку, доставала оттуда свою добычу, съедала ее и снова пускалась в путь; как хорек или горностай, желая перебраться через родниковый ручей или речку, затянутую с краев тоненьким ледочком, осторожными укороченными прыжками, необыкновенно растопыривая свои мягкие лапки, доходил до текучей воды, обламывался иногда, попадался в воду, вылезал опять
на лед, возвращался
на берег и долго катался по снегу, вытирая свою мокрую шкурку, после чего несколько времени согревался необычайно широкими прыжками, как будто преследуемый каким-нибудь
врагом, как норка, или поречина, бегая по краям реки, мало замерзавшей и среди зимы, вдруг останавливалась, бросалась в воду, ловила в ней рыбу, вытаскивала
на берег и тут же съедала…
Но мы не остались. Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса
шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному
врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество
на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий.
Тебе могила уж готова!»
Но прямо
враг идет на них...
Ты, однако,
Мстиславского
на этого
врагаСейчас
послал.
Полина. Я говорила тебе… говорила! Они всегда —
враги! (Татьяна
идет прочь и тихо смеется. Полина глядит
на нее и, нарочно повышал голос, продолжает.) Нам все
враги! Все завидуют… и потому бросаются
на нас!..
Сын Федор, если б
врагДостойный
шел на Русь, быть может, я
Послал бы вас; но с этим темным вором
Царевичу всея Руси сразиться
Не есть хвала. Кто плахе обречен —
Не царскими тот имется руками.
Во здравие боярина Петра
Басманова! Пусть долго он живет,
На образец другим, земле
на славу,
Врагам на страх!
Господь не век враждует против нас
И грешнику погибели не хочет.
Враг одолел, творя его веленье,
Смирились мы, и нам Господь
пошлетПобеду
на врага и одоленье!
Пока продолжались искус, учение, работа — все
шло хорошо, но, с принятием его в братство Иисуса, старый
враг — скептицизм снова проснулся: чем больше он смотрел из-за кулис
на великолепную и таинственную обстановку католицизма, тем меньше он находил веры, и новый ряд мучительных страданий начался для него.
Анатоль, хранивший свято юные мечты студентского периода, хотя и удовлетворялся собственным одобрением за благородное биение сердца и искренним желанием освобождения крестьян, тем не менее все благородные симпатии его были за Польшу,
на которую он
шел врагом, палачом, слугой деспотизма [Я рассказываю здесь план моей повести так, как он складывался в моей голове.
Повелевай сими мужами знаменитыми!» Михаил хотел взглянуть
на него с гордостию, но взор его изъявил чувствительность… «Юноша! я —
враг Борецких!..» — «Но друг
славы новогородской!» — ответствовал Мирослав, и витязь обнял его, сказав: «Ты хочешь моей смерти!» За сим легионом
шла дружина великодушных, под начальством ратсгера любекского.